ЕЛЕНА ЛОКШИНА
СИСКИНД И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

С того странного времени, когда жильцы дома 111 по улице Оллдрек неожиданно стали здороваться и улыбаться друг другу, придерживать лифт и даже украшать подоконники цветами, придав дому известную романтичность, прошло совсем немного времени. Впрочем, туристы из дальних стран уже успели облюбовать его для своих любительских снимков: вернувшись домой, они сядут на циновки у своих колченогих столиков и покажут гостям альбом с видами странного города Сан-Франциско, где несмотря на туман, пригнанный ледяным ветром с океана, круглый год лаврентии малиновым водопадом устремляются вниз по стене цвета бургундского.

Цвет, как сказали скептически настроенные жильцы, «несколько неожиданный», напротив, геи и художники поддержали менеджера Сискинда, в то время как рабочие и пожилые люди вежливо отметили, что «хорошо, когда чистенько». Ах, господи, хорошее все-таки было время!

Не стоит пересказывать как все это скоропостижно и печально закончилось, как люди перестали смотреть друг другу в глаза, как увяли иносенсии и треснули, рассохнувшись, горшки и их подхватил тихоокеанский норвей и сбросил на тротуар, едва не причинив вреда здоровью незадачливым прохожим. Досталось, к счастью, только одному всегда улыбающемуся Джо, что носит клоунские галстуки и подолгу заглядывается на носы пожилых джентльменов (дались ему эти носы!), а именно упал-таки самый большой горшок глухой Белинды, и с тех пор улыбка у Джо стала какая-то даже милая.

И вот открылись старые раны, и дом заскрипел и застонал от всколыхнувших его бед и обид, бессонных ночей и крайнего остервенения. Невозможно даже объяснить, с чего все началось, когда мелкие обиды, вдруг перестав быть отдельными фактами, стали громоздится друг на друга, как почерневшие глыбы льда тронувшейся реки. В воздухе лестничных пролетов чувствовался недвусмысленный дух гражданской войны.

Началось ли все с самого Сискинда, который так дорожил теми несколькими отпущенными ему часами сна, или с подозрительного изнасилования мисс Сунь Ко? Нет, кажется Рендон Мерривезер стал первым жаловаться на странный запах сверху и мелкий топот будто детских ножек ровно в полночь. Впрочем, нет, еще раньше Ларри едва остался жив после первой попытки самоубийства. До него не было ничего особенного, во всяком случае, русская, съевшая два градусника, была просто сумасшедшая и никакого отношения к общему настроению, кажется, не имела.

Когда Ларри решил броситься с моста Голден Гейт, то никто этому никакого значения не придал: ну, во-первых, потому, что он и так был на учете у психиатра, так что возьмись он доказывать, что грузчик Джозеф со своей подружкой его до этого довели, ему, скорее всего, просто увеличили бы дозу. Нет, конечно, то обстоятельство, что Ларри теперь должен был слушать музыку круглосуточно (не мог он больше слышать, как они то дерутся, то дерут друг друга), может и не довело бы его до этого, хотя, как знать. Он купил плеер и пижаму с карманами и прожил в наушниках около года (ведь он давно уже по болезни никуда не выходил), а потом все же решил прыгнуть. Кто-нибудь может усомниться, что некий гражданин вместо того, чтобы съехать с квартиры, прыгнул с моста, но нет ничего проще: Ларри так долго жил в своей студии, что платил за нее буквально в три раза меньше, чем другие. Таким образом, проще было прыгнуть, чем переехать.

Бедного Ларри считали вдвойне счастливчиком: много лет назад он выиграл в лотерею бешенную сумму (ее почти всю отобрали по суду родственники, но об этом не писали), а сейчас вот прыгнул с моста Голден Гейт и остался жив! Оба раза журналисты использовали его истории до абсурда: как назло не было ни войны, ни замученной маньяком девочки, ну вот ничего, о чем на самом деле интересно почитать, так что о нем писали все газеты и даже не только у нас, но и в Европе. Но он не почувствовал благодарности судьбе, принял очень много кокаина и умер через неделю после того, как во второй раз прославился. И все сказали: «больной, что поделаешь!», в том смысле, что какая все же бестолочь, таких подарков судьбы не оценил, нам бы сто сорок два миллиона, или ни единого синяка после прыжка с Золотого Моста и свое собственное изображение, то и дело всплывающее на поверхность ледяной проруби голубого экрана! У нас бы улыбка даже на ночь с лица не сходила.

Ну а потом эти странные типы по фамилии Чьем: остается загадкой почему они запускали побегать младенца ровно в полночь и доводили десантника Мерривезера до истерики и он колотил шваброй в потолок, и это странное желтое пятно растекалось все шире вокруг рогатенькой люстры с погребенными мухами в пожелтевших плафонах.

В то же самое время Сунь Ко перестала спать именно с полуночи до пяти утра, и десантник, потом стала утверждать она, имел к этому непосредственное отношение. За те десять лет учебы в университете и юридической школе она приучила себя не спать совсем. Изучив вопрос практического использования времени других людей для своих целей, она не могла позволить себе такой расточительности, как тратить свое время на сон: ничего ей больше всего так не хотелось, как стать адвокатом, а когда она стала адвокатом, ничего ей больше всего так не хотелось, как получить очень выгодных клиентов, а когда она их получила, она хотела иметь их все больше и больше, ведь трехэтажный дом на Морском Утесе (то, что она на самом деле больше всего хотела) стоил очень, вот именно очень дорого.

Пожилой Сискинд же ничего так не хотел, как уснуть в полночь и проснуться эдак в восемь утра, как бывало раньше, после чего весь ближайший день казался бы праздником, а вся оставшаяся жизнь – водопадом блаженств, сливающимся в фантастическом водовороте с фонтаном удовольствий. Совсем не так стало в последние годы, ну, а когда въехала мисс Сунь Ко, соседка сверху, жизнь превратилась в топкое болото полусна-полуяви. Совсем плохо стало после подозрительного изнасилования, о котором она заявила ему и Мак Мани, якобы имевшем место быть в ночь с девятого на десятое октября, то есть около трех месяцев тому назад, и сейчас же перестала платить за квартиру. Она жила этажом ниже прямо под квартирой десантника, и в ту самую ночь он, будто бы, пробрался через окно ванной и овладел ею. Она подала гражданский иск на владельца (для уголовного дела против десантника не хватило доказательств), написав длинное заявление по всем правилам новейшей юридической практики, идея которого сводилась к тому, что владелец не сумел обеспечить ее безопасности в сданной ей квартире и должен возместить ущерб, нанесенный ее достоинству.

Мак Мани стал кипятиться (ничто так больно не задевало его чувств, как потеря денег) и он стал доказывать, что ничего такого полиция и медицинская экспертиза не подтвердила. Тогда мисс Сунь Ко дописала в свое заявление, что хозяин дома также допустил распространение тараканов и трещин на стенах лестниц принадлежащего ему здания. Тут адвокат хозяина ввязался в дело и такая пошла галиматья, что не приведи господь!

Сискинду отнюдь не нужна была война, все, что ему нужно было – это выспаться, но сложившаяся ситуация вынуждала его думать о защите, лучшая из которых, как известно, нападение. Итак, жильцы четырех квартир, окна которых болезненно смотрели желтыми глазницами во тьму ночи, мечтали о том, как они истребят, изведут, изотрут своих соседей в порошок.

Миссис Нга Чьем неизменно радовалась каждый раз, когда ее маленький Хай мочился на пол: она мысленно представляла это страшное грязное пятно, растекавшееся по потолку ее врага, десантника Мерривезера, папа которого возможно сжег напалмом всю деревню ее родственников во Вьетнамскую войну. Почему ее не беспокоило такое же пятно и вздыбившийся паркет в ее собственной квартире – неизвестно. Нга, конечно, ничего такого не знала о папе соседа, но когда она встречала десантника на лестнице, ее маленькое желтое тело начинало плясать от гнева само по себе и она едва сдерживала себя, чтобы тут же что-нибудь не натворить. Единственное, что она себе позволяла, это запеть в его присутствии Гимн Народного Мщения, от чего Мерривезера всего выворачивало: насмотрелся фильмов про Вьетнамскую войну – как они там наших ребят пытали.

Было два часа ночи. Разбуженный шумом сверху, Сискинд лежал на своем плюшевом диване, сердце его колотилось от волнения и обиды, и он прислушивался к тому, что происходит этажом выше, уже в который раз пытаясь отгадать что она там делает. Он точно знал, что ее кушетка стоит рядом с окном, прямо над его диваном – это он видел, когда делали ремонт в ее квартире. Вот она прошла, тяжело скрипя половицами, в сторону двери (В ванную? В спальню?) И сейчас же обратно на диван. Ничего не могла успеть за такое короткое время. Через две минуты что-то тяжелое упало в противоположной стороне комнаты, но там у нее телевизор, не мог же он упасть? Еще через две минуты топот и опять падение «телевизора». Что можно регулярно ронять в два часа ночи? Как ей удается так тяжело ходить, ведь она совсем небольшого роста!? Может она делает это специально, теперь, после его жалоб точно зная, что будит его?

Сегодня один знакомый, с которым Сискинд иногда играл в шахматы на Базарной, принес необычный каталог, под названием «Сладкая Месть». Сискинд взглянул на описания нескольких товаров и так разволновался, что пришлось отложить журнал чтобы успокоиться. Давно, наверное, с тех пор как перестал читать порнографические журналы, он не брал в руки ничего, что бы так будоражило.

«Дьявол на проводе» – наиболее подходящий инструмент для того, кто решился отомстить всерьез. Это миниатюрный аппарат, подключенный к телефонной линии вашего врага. Каждые 2 минуты он набирает номер, который будет вами запрограммирован (возможны 32 разных номера). Представьте себе, что это международные номера и прикиньте, во что это обойдется вашему врагу! Разговаривая с кем-нибудь по телефону, абонент будет слышать электронное бренчание набираемых «кем-то» номеров и «але, шпрехен зи битте» на другом конце провода. Неограниченные возможности отомстить!

Но еще лучше, если у вас два врага: телефон врага #1 каждые две минуты набирает телефон врага #2! Ничто не может спасти этих бедняг – ни новые номера, ни новые телефонные аппараты, ведь «дьявол на проводе» спрятан надежно!

Всего $99! Спешите, товар снимается с продажи! P.S. Покупатель не должен забывать, что использовать этот аппарат можно только в соответствии с законами штата.

В то время как Сискинд раздумывал о том, как калифорнийские законы могут помешать его планам, десантник Мерривезер уже плакал, уткнувшись в свою непросыхающую подушку. Он забыл времена, когда без страха укладывался спать. Как и почти каждую ночь, сегодня ровно в двенадцать он услышал прямо над собой эти быстрые детские шажки, замершие в районе люстры, посмотрел на темное пятно, с каждым днем расползающееся все больше, и опять услышал топот маленьких ножек, вслед за ними топот больших ног и до зубовного скрежета, до желания стрелять очередями, затянувшийся Гимн Народного Мщения. Он плакал потому, что не знал как действовать – ни Сискинд, ни полиция (а он однажды в отчаянии позвонил в полицию, чего потом не смог себе простить) не могли дать ему указаний (а видит Бог, он бы хотел действовать только по закону). Ему было особенно унизительно объясняться с этими недоумками, что страдает он из-за годовалого ребенка, видеть их расплывающиеся в подленьких улыбочках, ощущать свою полную беспомощность и слышать каждый раз: «Кто-кто мешает спать?!».

Теперь, в ответ на топот и гимн, он влезал на кованый сундук и стучал в потолок палкой от швабры. Это приносило какое-то облегчение тем более, что вскоре штукатурка продырявилась и палка билась уже прямо об их паркет, создавая ощущение какого-то непосредственного действия, хотя, конечно полного удовлетворения не было. Итак, ложился он по военной своей привычке в 10, просыпался от игривых детских ножек ровно в полночь, слушал топот и гимн с полчаса, затем взгромождался на сундук и около получаса механически вколачивал палку в дырку. Затем наступала тишина, но гнев еще не скоро утихал в обеих квартирах.

В то же самое время Сунь Ко у себя на девичьей кушетке под квартирой десантника глубоко погружалась в дела своих клиентов. Она будто не замечала шума сверху, т.к. с детства была к этому приучена, живя в квартире, в которой никто не помнил, сколько именно в ней проживает бабушек, дедушек, теть и племянников. Когда они все ложились на свои циновки спать, зрелище напоминало поле боя в Нанкине. Ей недосуг было думать о своих соседях, на мысль о них она не потратила бы ни одной минуты, но общее впечатление некоей враждебности снизу и опасности сверху где-то на задворках ее сознания все же копошилось. Свое свободное время (в уборной, или несколько секунд перед сном) она всегда проводила в изысканиях новых способов увеличить свой капитал. Решение пришло неожиданно: две эти враждебные силы, исходящие снизу и сверху нужно использовать для удержания квартплаты. Выписывание чека на восемьсот долларов каждый месяц она могла сравнить только с китайской пыткой, ведь, помноженные на двенадцать, они могли бы дать почти десять тысяч в год! И хотя она понимала, что год ей не продержаться, но сколько бы не сэкономить, все равно это приблизит ее к пожаром пожирающей мечте. Она даже на автобус никогда не тратилась, катя каждое утро чемодан с папками через весь финансовый район, а тут такие перспективы!

В это самое время Нга Чьем укачала наконец своего маленького Хая изо всех сил тряся корзинку, укрытую остро пахнущими пеленками, и присела посреди гостиной помочиться – ребенок раскапризничался и целый день делал это прямо в корзинку, а пятно на потолке врага должно было расти неукоснительно. Ее муж, проснувшись, увидел это, ее поза показалась ему и смешной и соблазнительной. Он сполз со своей циновки и приспустил подштанники. Больше никакого особенного шума они не производили, что соответствовало многовековым вьетнамским традициям, так что десантник мучился не дольше обычного.

В 5 утра светало. Сискинд, постанывая, поднялся на крышу в надежде вздремнуть полчасика на раскладном стуле. Он достал его, кряхтя и ругаясь, из тесной кладовки, которую пришлось учредить между клеткой лифта и навесом. Накинув на себя мексиканское пончо, оставленное японскими разгильдяями – студентами кулинарной академии – он прикрыл покрасневшими веками свои выпуклые, навсегда обиженные глаза. В этот самый миг рев вентилятора потряс несколько ближайших улиц; скрежет, визг заржавевшего мотора и вонь пригоревшего кус-куса возвестили об открытии забегаловки внизу. Сискинд понял, что отдохнуть все равно не дадут, вздыхая направился в подвал, рассчитывая сделать там хоть что-нибудь полезное. Проходя мимо мусорных баков он увидел в окне Мухаммеда, который в это время занес окровавленный топор и рубанул со всего размаха.

– Рамадан? – беззвучно, старательно выпячивая губы, как для глухого, произнес Сискинд, помахивая ему в знак приветствия. Он думал, что раз он рубит так рано, значит у них праздник (он всегда забывал, когда начинаются национальные праздники жильцов).

– Джихад, – засмеялся мясник и чиркнул указательным пальцем вдоль горла, – из-за закрытого окна звука голоса все равно не было слышно.

– Размечтался, – пробормотал Сискинд, с чувством глубокого удовлетворения вспоминая утренние новости: израильские самолеты третью неделю бомбили Ливан, – поезжай в Беркли, там тебя поцелуют в задницу.

К десяти утра отбыла на работу Сунь Ко. Можно было сварить себе макароны с сыром и чесночком и почитать каталог.

Сискинд хотел выбрать для начала что-нибудь недорогое и подумывал о высокочастотном приспособлении, вызывающем тошноту, или о так называемой Вонючей Бомбе, обе вещи по тридцатнику, с другой же стороны всего за 19 долларов и 99 центов можно было бы приобрести Пердящую Машинку с дистанционным управлением. Было о чем поразмыслить. Он прилег на свой продавленный диван, включил новости и, утомленный гневом на все бестолковое человечество, мгновенно уснул. Тут конечно в дверь позвонили. Глен с четвертого этажа, который решил открыть миру, что он не гей и «вышел из кладовки» посредством свиданий с хорошенькой секретаршей Эсперанцей, стал жаловаться на соседей снизу, что они будто бы решили загубить его семью колдовством ву-ду, что они жгут нечто со странным запахом каждый вечер под бой барабана, и вредоносный этот дым, проникающий сквозь щели между стеной и водопроводными трубами, уже нанес вред здоровью кошки Перфект, которая потеряла аппетит.

– Слышали вчера как она орала в своей клетке, когда я ждал такси у дома? Пришлось везти ее к ветеринару, – Глен всегда говорил скучливо, словно бубнил молитву перед сном.

– Слышал. Но не могу понять, как я могу вам помочь.

– Не знаю. Думаю, что с ву-ду ничего не поделаешь. Просто пришел сообщить вам, как менеджеру, чтоб вы знали, если с нами что-нибудь случится.

– Хорошо, я буду иметь ввиду. Будьте здоровы.

– Взаимно, – промямлил Глен, уже удаляясь к выходу по коридору.

– Безмозглая овца, – привычно резюмировал Сискинд, – крэка от ву-ду отличить не может.

По «Фоксу» убаюкивали нестрашными историями, будто террористы Хезболлы подбрасывают в места бомбежки мертвецов, которых уже несколько раз использовали в других местах для статистики. Сискинд был доволен своей проницательностью: «А! Что я говорил! Я знал, что они подбрасывают, – гордо сказал он своему отражению в подернутом старческой катарактой зеркале и опять прилег, стараясь гармонично распределить свой радикулит на холмах и впадинах еще теплого дивана и двенадцати подушках, набитых синтетической ватой.

Вдруг внимание Сискинда привлекло экстренное сообщение о терроре, будто бы прямо сейчас происходящем в Сан Франциско. Никогда ведь не случается что-то прямо здесь и сейчас, а тут – нате, пожалуйста: замелькали знакомые названия улиц (ближайшие к Оллдрек), наконец, назвали саму Оллдрек, и уж поразив менеджера в самое сердце, имя жильца их дома, десантника Мерривезера, который будто бы задавил уже 15 человек!

«Боже! – вскричал Сискинд, – с ума сошел, что делает!» Автобус седьмого канала, навострив свои камеры, сновал вслед за недоношенной полицейской зеброй, которая в свою очередь преследовала ржавый джип с большим родимым пятном зашпаклеванной правой двери.

«И точно – Рэндона машина, как же они узнали, что это он? А, номер по компьютеру вычислили – вслух комментировал происходящее на экране Сискинд, по привычке болея за преследуемого – гляди, еще одного переехал! Гляди, возвращается, еще раз его же переехать хочет! Матерь Божья, стой, да что ты, рехнулся! – вдруг опомнившись крикнул он, но потом замолчал и, одурев от дикого зрелища, молча стал смотреть на экран. У Центра Зулусской Общественности преследование завершилось: ему навстречу резко выехали две зебры и он, не вписавшись между ними и памятником Герою Сексуального Освобождения, врезался в угол здания, раскроив свою усталую, одуревшую от бессонницы башку с симпатичным губастым лицом наемного легионера.

Через полчаса на лестнице остановился Майки – мусорщик и сказал Сискинду «Ну, дела, б-дь, во дает, ну, Губа! Видали по новостям? Да, кстати, тут мой Блэки насрал вчера на лестнице, так я уберу, вы не беспокойтесь...» Сискинд ушам своим не поверил.

Подошел Глен и спросил:

– Вы слышали? Такой ужас, я прямо слов не нахожу! А у нас интервью брать будут? Вы сами-то звонили им, рассказали про... – и он поднял пальчик вверх, – сами знаете про кого.

– Не звонил. И про интервью не слышал. А вы сами бы нашли что сказать?

– А при чем тут я? Я ни про кого ничего не знаю. Просто вы менеджер и могли бы им кое-что рассказать.

– Разберутся.

– Ну конечно, извините, если я зря спросил.

Остановилась мисс Сунь Ко и спросила Сискинда, правда ли то, что говорят, новостей она не слышала. Каждый оставался послушать, народу все прибывало, никто не хотел уходить даже после того, как менеджер в третий раз повторил свой рассказ о бессоннице Рендона. Об иске за изнасилование все вдруг неожиданно забыли.

Нга, потупив голову, прошмыгнула мимо без гимна.

Все притихли и молча смотрели ей вслед.

– Бедняга Рендон, ему просто не повезло, крыша поехала, – сказал индеец Би Джей.

– Вьетнамцам – тоже, что им ребенка нельзя было пускать побегать? Ну и что же, что в полночь, может он сова, – все засмеялись. Ну, многие люди не хотят спать ночью, а хотят спать днем, ничего тут нет смешного, – оправдывался Глен, – но их теперь затаскают по судам, во всяком случае как свидетелей. Все согласились, что судьба их теперь незавидна.

– Нужно учредить подписку по сбору денег для его подружки, ее-то репортеры замучат до смерти, – сказала Сунь Ко и первая положила доллар в шапку Сискинда. Остальные давали не меньше двадцати. Майки выложил все, что было в кармане: несколько мятых двадцаток, мелочь и пакетик с героином. Свистнув, пакетик забрал назад. Мухаммед предложил баранью ногу (деньги у него скрупулезно учитываются партнером, а ноги – нет). Кристофер выложил целых сто, считая себя богачом после свалившихся на него семи тысяч наследства. Получилось прилично. Главой фонда единодушно был назначен менеджер.

Сискинд, ворча, отправился к себе. Будучи человеком, который никогда не газанул и не тормознул как следует, он никогда в своей жизни ни в чем не участвовал и ни под чем не подписывался, но сегодня был особенный день, даже его немного тронули эти деньги, и он бережно упрятал плотненький конверт под банку с краской на самой верхней полке кладовки. Пока он маскировал его разной хозяйственной дребеденью, чтобы обмануть предполагаемых воров, он продолжал ругать человечество, но сегодня его голос чуть смягчился, слегка осип, немного ослабел, хотя ничего нового для него тут не было, он был уверен, что завтра же все пойдет по-прежнему: человечество это он знал как облупленное.